суббота, 28 апреля 2001 г.            19:18

                                 Студенческие годы. Часть 1.

   14  июля 1946  года я покинул Якутск. Так получилось, что навсегда. В Якутске остались мои родные и мой Митяич. Они меня проводили до Якутского аэродрома, с которого я улетал вместе с делегацией якутских артистов в Москву. Самолет был грузопассажирский ЛИ-2  («Дуглас»). На самолет меня устроил горком комсомола. В то время выехать из Якутска было очень трудно. Шло массовое перемещение народа. Много народу возвращалось на прежнее место жительство. Ася Крупенина в 

со своими родными в прошлом году доехали до Москвы только к сентябрю месяцу. Она опоздала на экзамены в Темирязевскую академию. Но «высшие космические силы»  направили ее на экзамены в инженерно-экономический институт имени Серго Орджоникидзе. Там был объявлен дополнительный набор студентов в это время, и она стала студенткой этого института. Я тоже мог бы опоздать. И вот горком комсомола менсуббота, 28 апреля 2001 г.я выручил. Это был единственный случай в жизни, когда я воспользовался помощью общественной организации.

     Через 26  летных часов я был на аэродроме во Внуково. Лететь было интересно. Я сидел у иллюминатора на каком-то грузе. Все время смотрел вниз. Впервые уже в сознательной жизни я увидел настоящий поезд с самолета. На крышах вагонов сидели люди, так в вагоны все желающие ехать не вмещались. Самолет здорово болтало. Мы проваливались в воздушные ямы. При этом мне казалось, что все, что у меня есть внутри, поднималось вверх. Были очень забавные ощущения. Такой длительный полет я выдержал хорошо и окончательно убедился, что мой путь лежит в авиационный институт.

     В Москву мы прилетели в яркий солнечный день. Во Внукове артисты стали разбирать такси. Автомобилями такси были наши отечественные машины «Победа». Я внимательно следил за артистами и следовал за ними. Ведь впервые 18-летний парень из тайги ворвался в такую цивилизацию, как Москва. Я тоже сел в такси-«Победа»  и поехал в Москву. Таксист сказал мне, что довезет меня «за рублик». Я подумал:  ну надо же какая здесь дешевизна!  Мы поехали искать адрес Асиной бабушки. Она жила где-то на Красноармейской улице. Но таксист не знал где такая улица, и мы «катались»  по Москве. Бабушкину улицу мы не нашли. Тогда я предложил второй адрес, и мы поехали искать адрес, где жила мать Марка Диакура. Таксист провез меня по Красной площади, и мы поехали в обратном направлении по Калужскому шоссе в Академгородок.

     Академгородок располагался на окраине города, немного дальше Дворца ВЦСПС, где размещались центральные органы профсоюза СССР. Этот адрес мы нашли. Я заплатил за «катание»  по Москве «полтора рублика»-  150  рублей.

      Мать Марка, Полина Ароновна, оказалась не очень приветливой женщиной, но вынуждена была меня принять. Она уже знала обо мне и моих отношениях с Марком. Мы с Марком еще в Якутске договорились еще до его отъезда в Москву, что я к нему могу заехать.

     Академгородок представлял собой рабочий поселок на окраине Москвы. Там люди жили в двухэтажных домах. Некоторые дома были квартирного типа. А некоторые дома были коридорного типа. Полина Ароновна имела отдельную квартиру из трех комнат и кухню. Квартира располагалась на первом этаже.

     На следующий день приехала Ася и увезла меня показывать Москву. Потом мы поехали с ней в МАИ – Московский авиационный институт им Серго Орджоникидзе. После сдачи документов, мы поехали с Курского вокзала на станцию Весенняя. Она находится на 6  километров дальше города Подольска. Это была моя первая сознательная поездка по железной дороге. Тогда пригородные поезда состояли из вагонов с сидячими местами, которые тащил паровоз. Народу в вагонах всегда было много. Здесь меня приветливо встретили. И прожил здесь до начала экзаменов в институте. Готовился к экзаменам я в лесу за железной дорогой. Там у меня был отдельный «кабинет»  под дубом.

     С 1  августа начались экзамены. Первый экзамен был – алгебра письменная. Я закончил на полчаса раньше и пошел смотреть институт. Он мне понравился. Много разных кабинетов, лабораторий. Слышал я разговоры, что в этом институте учиться очень трудно и поэтому многие уходят даже со 2-3  курсов. Но я считал, что вся жизнь состоит из трудностей, которые надо преодолевать. Мне хотелось строить ракетопланы. Ведь не даром я в Якутской библиотеке просмотрел все, что от К.Э. Циалковского, Кондратюка, Мне запомнилась статья в журнале «Техника молодежи»  академика Бабата, который считал, что при запуске ракеты, которая оторвется от Земли, произойдет такое, что может расколоться земная кора и магма может вылиться наверх. Мне хотелось строить ракетоплан. В ракетоплане главным я считал двигатель. Без двигателя ничто не полетит в космос. Поэтому я подал документы на моторостроительный факультет, который считался в институте самым трудным.

     На время экзаменов, т.е. на месяц, меня устроила в своей комнате хорошая, добрая женщина, Клавдия Михайловна Позднякова. Она жила в квартире на одной лестничной площадке с Полиной Ароновной. Кроме Клавдии Михайловны, этой квартире жила еще одна семья:  пожилая женщина с двумя уже взрослыми   дочками. Клавдия Михайловна занимала одну небольшую комнатку, в которой стояли две кровати, платяной шкаф и стол посредине комнаты. Проходы вокруг стола были настолько узкими, что вдвоем разойтись было невозможно. Клавдии Михайловне было около пятидесяти лет. Она работала телефонисткой на телефонном узле Академгородка. Она была очень разговорчивая, добрая женщина.

 Сын ее служил в Советской Армии. Мне была предоставлена вторая кровать. Это была кровать ее сына. И она стала заботиться обо мне, как о сыне. Она переживала за меня. А у меня продолжались экзамены.

     Дома я анализировал, что я «натворил»  на экзаменах. Я по своей природе медлителен на соображения. И мне казалось, что я «напорол»  вот тут и там в решениях. Нервная система, конечно, была в напряжении приличном. После алгебры я сдавал экзамены по геометрии, устную математику, физику, химию, русский язык и литературу. Экзамены шли очень тяжело. Но тяжело было и тем, кто учился в московских школах. Но я «бился»  до конца. Были такие, которые не являлись на следующий экзамен. Настроение было ужасное. Я набрал 17  баллов из 25. Мне казалось, что я полностью провалился.

      21  августа я поехал в институт и увидел свою фамилию среди зачисленных студентов, только без общежития. Было какое-то смешанное чувство радости и тревоги за будущее, свое и своих родных. После моего отъезда мои родные снова приняли неожиданное решение:  уехать из Якутска куда-нибудь ближе к железной дороге, чтобы Юрка мог приезжать в отпуск. Они уехали и потерялись. Там только по реке Лене надо плыть до Усть Кута на пароходе 14  суток. Куда они едут, я тоже не знал. Прошел уже месяц и срок, на который меня пустила к себе в комнату Клавдия Михайловна, кончился. Но добрая Клавдия Михайловна разрешила мне пожить у неё еще. Позже я узнал, что это разрешение дала мне Клавдия Михайловна в противовес требованиям Полины Ароновны, которая заставляла её мне отказать. Я не понимал, за что Полина Ароновна меня возненавидела. Я ей ничего плохого не делал. Даже к Марку не заходил, хотя мы жили в квартирах на одной лестничной площадке. В первый же день приезда, она мне пророчила, что я в МАИ не попаду. А я был принят без посторонней помощи. А она затратила 800  рублей на подготовку Марка к экзаменам в нефтяной институт. Клавдия Михайловна как-то проговорилась, что Полина Ароновна, как юрист-консульт хочет помешать продлению моей прописки здесь. Я столкнулся с проблемами, которыми раньше занимались мои родители. Кроме того, я столкнулся напрямую с мерзкими и добрыми и порядочными людьми. Начались мои университеты жизни. И решать жизненные проблемы мне приходилось самому, самостоятельно.

     Из моих одноклассников Юра Черемицын поступил в юридический институт на вечернее отделение. Володя Митряев, наш режиссер, в институт международных отношений не попал. Саша Халтурин приехал из Владивостока, где он хотел поступить в военное училище, но не поступил, а вернее сбежал, так как там трудно и голодно. В московский институт поступил только я один сразу после окончания школы.

     Наконец-то Марк принес мне две телеграммы от наших (  от 30,08,46  и 1.09.46  г.). Они ищут меня. Они остановились в Тулуне (ул. Складская, д.33). Клавдия Михайловна уехала вместе с сестрой Лизой к своей матери. Я остался в комнате один. Отношения мои с соседками по квартире были хорошие.

     2  сентября 1946  года начались занятия в институте – Московском ордена Ленина авиационном институте им. Серго Орджоникидзе. Я студент моторостроительного факультета этого института. Какое-то приподнятое чувство охватывало меня. Я ходил на лекции. Нам читали лекции по математике, по начертательной геометрии, по физике, химии, по эксплуатации самолетов, по истории авиации, по военной топографии. Мне особенно нравились лекции по эксплуатации самолетов. Мы работали в слесарных мастерских. Там я обделывал чугунную болванку зубилом и клейстмессером.

     Вечером мы с Асей и Леной Фетисовой часто гуляли на Пушкинской, Манежной и Красной площадях, по Кремлевской набережной. Погода была отличная и на душе хорошо.

     Началась студенческая жизнь. Полуголодная жизнь потому, что приходилось заботиться о своем питании самому"  и особенно "при наличии отсутствия"  денег. Бабушка с мамой были далеко. Пока приготовишь, то десять раз еще проголодаешься. В институте столовая в это время почему-то не работала. А в буфете все было дорого:  чашечка чаю с кусочком сахара стоила один рубль, медовый пряник – 2  рубля, 2  сухаря – 3  рубля, сайка (400  грамм) – 15  рублей. Обед мой, как правило, в течение всех студенческих лет состоял из сайки, порции масла (грамм 20)  и стакана чаю с кусочком сахара. Эта пища мне нравится до сих пор. Мне очень нравится хлеб с маслом, посыпанный сахаром. Главной проблемой, конечно, были – деньги. Я пока жил на то, что мне дала мама еще в Якутске. Стипендию еще пока не получал. Основные продукты выдавались по карточкам. У меня карточек не было. Приходилось хлеб покупать в коммерческом магазине. Карточки я получил потом в институте. Карточки выдавались в главном аудиторном корпусе. Я встал в очередь. Передо мной стоял парень худущий и обросший. Кто-то сказал, что это дипломник. Конечно, на меня он произвел удручающее впечатление. Неужели я тоже буду выглядеть также, когда стану дипломником. Но доминанта – учиться именно на этом факультете и именно в этом институте победила это неприятное впечатление о дипломнике.

     Я встал на комсомольский учет в комитете комсомола. Мне в начале думалось, что я не буду заниматься комсомольской работой. Мне хотелось кроме учебы заняться парашютным спортом парашютной школе МАИ или в стратосферной секции. Но в парашютную школу я опоздал. Набор был уже закончен. Я слишком долго думал. Может потому, что я еще не очень втянулся в учебный процесс и студенческую жизнь. У меня много времени отнимала поездка в институт и обратно. Фактически нужно было мне ежедневно проезжать через всю Москву с юга на север. Я еще очень волновался, когда ко мне обращался преподаватель. Во мне долго держался крепко комплекс далекого провинциала, таежного медведя, попавшего в цивилизованный мир. Мне казалось, что здесь, в столице нашей Родины, живут только очень образованные, умные и порядочные люди.

     В моей группе М-1-3  было 30  человек, а на курсе – 150  человек. Я в группе был самым младшим и один из немногих поступивших сразу после окончания школы. В основном группа состояла из студентов, прошедших войну. Некоторые уже учились в МАИ до войны и ушли на фронт, когда под Москвой были тяжелые бои с фашистами. Многие уже имели семьи и детей. Были ребята из специальных авиационных училищ. Нас желторотиков-десятиклассников было всего-то человека четыре в группе. На всем курсе было только 4  девушки. Пятая пришла на 3  курс переводом из Харьковского авиационного института. В нашей группе учились три парня из Югославии. Один из них Миличевич Предраг Чедомирович был бойцом партизанского отряда в Югославии. Он участвовал в диверсионных акциях, распространял листовки, был членом спец. разведгруппы подпольного райкома. После войны работал секретарем горкома Комсомола. В 1944  году вступает в члены КПЮ. Одновременно учится в 3-ей партизанской гимназии в Белграде, которую заканчивает летом 1946  года. Он поступил на наш факультет и проучился два года. В 1947-1948  годах являлся секретарем парторганизации югославских студентов в Москве. После сдачи экзаменов югославские товарищи уехали в отпуск в Югославию и не вернулись из-за разрыва отношений СССР с Югославией, в которой режим Тито стал проводить антисоциалистическую политику и громить коммунистическую партию. П. Миличевич выступил против политики Тито.

В 1953  году Миличевич продолжил учебу в МАИ. В 1957  году окончил институт и остался работать в СССР. В 1962  году вступает в члены КПСС. В 1999  году П. Миличевич издал книгу «Шесть агрессий запада против южных славян в 20-м столетии». В ней он рассказал о предательстве коммунистической идеологии Тито.

     В других группах учились студенты из Китая. Наиболее обеспеченные и надменные были студенты из Польши.

     Наконец, я получил сообщение, что наши "путешественники"  доехали до Красноярска. В день рождения Аси, 10  сентября, ходили с ней в кинотеатр «Метрополь», смотрели кинофильм «Бемби». Я ей ничего не подарил. Было стыдно, но не было денег даже на самую мелочь.

     Занятия шли нормально. Потихоньку я втягивался в ритм учебного процесса. Интересный предмет – черчение – у нас вела преподавательница. Мне на всю жизнь запомнился её афоризм:  «Сначала голова, потом руки». Это означала:  сначала подумай, а потом делай. И это относится не только к черчению. Я старался придерживаться этого принципа во всех сферах моей деятельности. Дома заниматься у меня не было возможности. Поэтому я облюбовал для этого библиотеку Политехнического музея. Там всегда было тихо, спокойно и вся обстановка настраивала на деловой лад. Я там засиживался допоздна. Приезжал я домой поздно вечером. Так что Клавдии Михайловне я не мог здорово мешать. Но она мне снова дипломатично снова отказала, сказав, что к ней приедет племянник. Опять пришлось искать жилье. Нервотрепка. Спрашивал у многих, но никто ничего не мог мне предложить. Выкопал Клавдии Михайловне картошку. Её небольшой участок находился на пустыре недалеко от дома. Мама наконец-то прислала мне деньги. А то приходилось подтягивать ремешок, кушать примерно два раза в сутки. Свирепствовала дороговизна. Хлеб приходилось покупать в коммерческих магазинах по коммерческой цене. Полученные деньги быстро разошлись на уплату за квартиру и долгов. За койку я платил 150  рублей в месяц.

     Но через месяц Клавдия Михайловна прописала меня снова. С квартирой дела уладились. Но в этот не спокойный период я отстал от графика. Начал подгонять. Настроение поднялось, когда получил письмо от отца и два письма от мамы. Мама пишет, что Виктор заболел, отстал немного, а Веруська разговаривает на уроках. Получил письмо и от моего двоюродного брата Виктора Сучкова. Я с ним, с тех пор, как дядя Ефим вытащил меня из воды, и вскоре разъехались по разным направлениям, и не виделся. Получил письмо и от Аси. Но вовремя не ответил потому, что мне было неудобно перед ней из-за моего отставания от графика. Она всегда интересовалась о моих делах, а я врать не мог и не умел.

     Однажды Клавдия Михайловна сказала мне, почему Полина Ароновна, мать Марка, ненавидит меня. Она, Полина Ароновна, считает, что я «отбил»  у ее Марка его невесту Асю. Действительно Ася приезжала ко мне, а не к Марку. У нас с Васей и мыслей-то на эту тему никаких не было. У нас были самые теплые дружеские отношения, скорее похожие на отношения дружных отношений брата и сестры. В наших отношения не было ничего предосудительного по строгим меркам того времени, ничего циничного и некрасивого.

     В нашей группе многие фронтовики были членами ВКП(б). А комсомольцы избрали меня групкомсоргом. Секретарь комсомольского бюро факультета Солохин поручил мне еще и пропагандистскую работу. Я ездил в МК ВКП(б)  на инструктивный доклад. Там мне дали новый выпуск книги биографии И.В. Сталина. Я должен был вести кружок по изучению биографии тов. Сталина в наших слесарных мастерских. Но было уже поздно. Подходил праздник 1-го Мая. 1947  года. 7  ноября прошлого года я был на демонстрации и впервые своими глазами видел на Мавзолеи В.И. Ленина И.В. Сталина. Тогда после демонстрации все делились своими впечатлениями и тем видели ли они Сталина на Мавзолее Ленина.

Сталин не все время стоял на Мавзолеи, он уходил. И те, кто видел его, считали, что им повезло. Отношение к Сталину в том окружении, в котором я жил и учился, было действительно уважительное, а не холопское. Он был для нас победоносным руководителем победоносного Советского народа. И я действительно был рад, что увидел Сталина.

     Все экзамены за первый курс я сдал вовремя. Из нашей группы 18  человек перевели на второй курс, а 8  человек зачислили на второй курс условно, если они сдадут экзамены осенью.

     После экзаменов я начал ходить по театрам. 13  июля я был в Малом театре, там ставили «Мещане»  М. Горького. Какая замечательная вещь, как здорово играют артисты. Совершенно забываешь о том, что все это видишь на сцене. В театре Вахтангова я смотрел «Русский вопрос»  К. Симонова. Очень сильная, умная и самая идейная пьеса. Она показалась одной из самых лучших пьес из немногих, мною виденных пьес.

     Мне очень понравился парк имени М. Горького. Катался я на авиационном аттракционе. Я сел в «самолет», на котором совершил раз 20  мертвую петлю и иммельман. Перенес я это «головокружение»  совершенно спокойно. Видимо, мне действительно нужно было пойти в летчики, как мне посоветовал председатель медицинской комиссии в аэроклубе в Тушино. Мы с группой ребят по своей инициативе прошли медицинскую комиссию для парашютистов. Нас тщательно обследовали. О плате за это и в голове ни у кого не было даже намека. И когда нам сообщали результаты, то председатель сказал, что он меня записывает годным в летную группу. Но, к большому сожалению ни в летную, ни в парашютную группу я не попал. После сдачи экзаменов и эксплуатационно-летной практики я уехал в Красноярск, где обосновались мои родители. Мама мне все время в письмах писала, чтобы я обязательно приехал к ним. Мне тоже очень хотелось повидать всех. Прошел целый год, как я выпущен был на свободный полет. Но я всегда считал своим домом тот дом, где жила моя мама. А когда я приехал из Красноярска, то, конечно, опоздал, все уже было укомплектовано.

     Но эксплуатационно-летная практика была интересной. Мы изучали авиационные двигатели. Научились запускать двигатель на самолете ПО-2, потом на истребителе ЛА-5. Несколько раз летали на ПО-2  и «Дугласе» - транспортно-пассажирском самолете. У МАИ был аэродром. Особенно мне нравилось летать на ПО-2. Самолет вела молоденькая симпатичная блондинка летчица. Она сидела в первой кабине, а я во второй. Она по переговорному устройству рассказывала над чем пролетаем. Потом говорит:

    -  Делаем боевой разворот

и кладет самолет набок. Ощущения от полета в открытой кабине самолета совсем другие, чем в закрытом фюзеляже. А на ЛИ-2  («Дугласе»)  мы отрабатывали штурманскую практику. Нам давали карты, и мы по карте определяли, где мы пролетаем.

     Интересно было запускать ПО-2. «Летчик»  сидит в кабине пилота и дает команду:

-Контакт.

Другой «пилот»  держится рукой за лопасть винта и отвечает:

-Есть контакт.

Он резко дергает за винт, проворачивая его, и отскакивает в сторону. «Летчик»  в этот момент крутит вручную магнето. Двигатель запускается. Примитивно, но было интересно. А мы знали, что именно на этих, как их называли «этажерках»  молоденькие девчонки в годы войны творили чудеса в разгроме фашистов. Каким огромным мужеством обладали эти девчонки.

     ЛА-5  это знаменитый истребитель Главного конструктора Лавочкина. На нем наши Советские летчики здорово колошматили фашистов. Мы отрабатывали запуск двигателя. Каждому из нас инструктор давал персональное задание и тот его выполнял, находясь в кабине пилота. Я также получил задание, провести проверку двигателя на максимальных оборотах. Я залез в кабину, закрыл как летчик фонарь и начал выполнять задание. На максимальных оборотах мой самолет, привязанный крепко к земле, задрожал. Наружу я не смотрел. А ручка управления почему-то начала дергаться. Я ее покрепче зажал коленками ног, чтобы не дергалась. И только выполнив задание, посмотрел наружу. А там инструктор, еле виден в пару, пытается преодолеть поток воздуха, который его сдувает, двигает элерон вверх-вниз, этим подавая мне сигнал, что у меня не все в порядке. Я выключил двигатель,   вылез из кабины и получил нагоняй от инструктора. Оказывается передо мной «летчик»  получил задание провести эксперимент на минимальных оборотах, и он закрыл, жалюзи, регулирующие систему охлаждения двигателя. Я же не знал об этом, и из-за неопытности не обратил внимание на положение жалюзей, разогнал двигатель до максимальных оборотов и он у меня «закипел». Мне этот «  полет»  запомнился на всю жизнь. Мне все это очень нравилось. Нас приучали к технике, к воздуху. Но такая эксплуатационно-летная практика на нас началась и на нас закончилась. У следующих поколений студентов МАИ такой практики уже не было. Начали считать деньги.

     Закончив «полеты», я поехал на станцию Весенняя. Наталья Борисовна была дома. Она была для меня как вторая мама. Она меня накормила и оправила в пионерский лагерь в деревне Астафьево, недалеко от станции Щербинка по Подольской железной дороге. Здесь был и младший брат Асин Вадим. С Борисом и Вадимом, Асиными братьями, мы ладили очень хорошо. Я там пробыл часа два с половиной. Ася потом меня проводила. Мы оба были рады встречи. С ней все как-то было по-другому. Я со многими девушками был знаком в Якутске. Многих узнал здесь в Москве. Но на всех я смотрел глазами художника:  у этой хорошие волосы, а у этой – красивые глаза, у той стройные ноги и хороша фигурка и только. А в Асе мне нравилось все и, прежде всего общение с ней. Помню, еще в Якутске, я как-то загрустил, а отец хитро улыбаясь, заметил:

-  Понимаю, скучаешь об Асе,

С чего он тогда это взял?  Мне всегда казалась Ася умной, тихой, скромной, задумчивой девушкой. А Ленка Фетисова была боевой шалопайской. Всегда чистенькая и опрятная была ее подружка, Нина Прохорова. Им очень нравилось со мной повозиться, особенно где-нибудь на снегу. Они делали бесконечные попытки свалить меня, но оказывались обе в снегу. Нина давала мне книги читать. Очень симпатичная с хорошей русой косой была Люся Кузнецова. Она жила в том же доме, где и Клавдия Михайловна, только в соседнем подъезде. Ее мама готова была

пустить меня к себе на квартиру. По-видимому, она видела во мне будущего зятя. Но я отказался. Хотя проблема все время висела надо мной. Но я слишком серьезно относился к проблемам отношения с девушками, и для меня было самым мерзким их обманывать. Я был со всеми одинаков. В то время и девушки походили действительно на прекрасных созданий природы. Девушки были не богато одеты, но всегда чистенькие, опрятные. Они выставляли на показ все свои прелести, но они были действительно привлекательны. Они не ходили повседневно в брюках. Платья их были не выше колен, и они их, самые простенькие, украшали, делали еще более женственными. Мы, парубки, всегда уступали место не только пожилым людям, но и девушкам тоже. Мы были действительно «сильный пол»  и могли оказать помощь любому. Если человеку становилось плохо на улице, то мимо не проходили, и масса людей останавливалась, чтобы оказать помощь. Люди были не равнодушны друг к другу. Курящих, пьющих на улице «прямо из горла», сквернословящих или висящих на шее у парней девушек мы не видели. Пьяных на улице не было. А если такой появлялся в общественном месте, то быстро оказывался в вытрезвителе. Люди были вежливы и доброжелательны друг к другу.

Этому воспитывали с детства, со школьной скамьи. Хулиганство быстро пресекалось. Мы воспринимали все это закономерным и не думали, что это по западным меркам является нарушением «прав и свободы человека». Эти нарушения

Прозападных правил давали нам условия спокойно и свободно жить в своей стране.

     С Марком мы виделись редко. Он снова проходил курс за 10  класс и снова сдавал на аттестат зрелости. Он хотел поступить в медицинский институт. Но потом «передумал»  и решил снова идти в нефтяной. Но нефтяникам надо работать. Там мама его, Полина Ароновна, совсем его «заруководила».

     19  июля я поехал в Красноярск. В этот день отмечали праздник – день физкультурника. Билет я купил в студенческой кассе. Двое суток я ехал в вагоне сидя. Потом две ночи я мог спать на верхней полке, когда они освободились. Езда в вагоне поезда мне не понравилась. А на дальнее расстояние по железной дороге я ехал впервые в жизни. Не нравилась мне небольшая скорость поезда.

     Рядом со мной ехала девушка с матерью в Красноярск к отцу. Их разговор был слышан мне. Оказывается у девушки в Одессе остался жених. Матери он не нравился. Они очень доверительно, спокойно и подробно разбирали по косточкам его характер и его родных и все взвешивали. Мне это понравилось. Но не понравилось то, что эта девушка закончила только два курса медицинского института и уже думает о замужестве. Мне казалось, что если она выйдет замуж сейчас, то учеба ее на этом и закончится. Появятся дети, другие заботы и они забьют учебу. Я подумал, что пока не окончу институт и не начну самостоятельно зарабатывать деньги на свою семью, жениться не буду.

     На станции в Красноярске меня встретил отец. Он залетел прямо в вагон. Радости было без конца. Вечером немного выпили. Толи от выпивки, толи от радости мне в глазах стало казаться, как на вираже самолета ПО-2.

     Квартира, которую купили мои родители, мне понравилась. Она находилась на горе, что была напротив железнодорожной станции. Из окна она очень хорошо была видна. Но радость постепенно уходила, когда я узнал, что отец все больше и больше пьет и задает дома «концерты».

    Красноярск мне не понравился. Там я не нашел ничего особенного. Мы все ходили в Сад железнодорожников. Там выступал силач-рекордсмен Александр Брилиантов. Ростом он был не велик, но широк в плечах. Начал он выступать еще в 1932  году, а в 1936  году установил рекорд. Его сила удара правой руки равна 170  килограмм. Он играл двухпудовыми гирями, Он делал стойку на руках, держа в зубах гирю в четыре пуда. Как бедненький бес под кобылу подлез, понатужился, поднапружился, и…. Но Бриллиантов поднял лошадь на плечах, в которой было 35  пудов веса.

     Познакомился с Домной Михайловной Сучковой, женой дяди Ефима. А ее сын, Виктор, в то время уехал во Владивосток поступать в морское училище.

     Дома я читал книжки. Прочитал «Молодую Гвардию»  А. Фадеева. Она произвела на меня большое впечатление. Это были настоящие герои:  Олег Кошевой. Ваня Земнухов, Ульяна Громова, Люба Шевцова, Сергей Тюленин и другие ребята и девчата. Валя Борц училась в МАИ. Мне хотелось хоть чуточку быть похожим на них. Им было по 16-19  лет, как мне. Ещё мальчишки и девчонки!  Моя привычка самоанализа заставляла меня возвращаться к прошлому и оценивать, сравнивать, делать выводы на будущее.

     Я был основателем и секретарем комсомольской организации в школе, и мы, комсомольцы, помогали, как могли семьям фронтовиков и школе. Я организовывал и звал, и ребята шли за мной. Я иногда предлагал дирекции школы то или иное мероприятие и там со мной соглашались. Я никогда не был равнодушным. Мне доверяли дежурство в школе, как учителю. Мне доверяли в горкоме комсомола. Назначили комсоргом в военных лагерях, куда нас послали на месяц после 9-го класса. Там я получил благодарность за меткую стрельбу из боевой винтовки. Мы жили настоящей воинской жизнью. Мы изучали оружие. У нас были тактические занятия на местности. Делали марш-броски. Спали в воинских палатках. Работал пионервожатым в пионерском лагере после 8-го класса. Не отказывался ни от какой работы в годы войны с фашистами. Но велика ли наша работа, наша помощь Родине по сравнению с тем, что сделали молодогвардейцы. Они сражались с врагом и за нашу Родину отдали свои молодые жизни.

     И мне казалось, что мы очень мало сделали полезного. Особенно мне стало неприятным воспоминание об уходе с угольной шахты в Кангалассах. Мы нагрузили баржу углем. Должна была подойти следующая. Но у меня на душе было как-то не спокойно. Отец, вернувшись с фронта, стал пить еще больше и устраивал дома скандалы. И я отпросился домой. Теперь мне казалось, что я поступил не правильно. Там остались еще на неделю двое наших ребят, а я ушел.

     Я познакомился с подружкой Виктора Сучков, Адой. Это была очень хорошенькая и умная девушка. Она училась в библиотечном техникуме. Вернулся Виктор из Владивостока. Не помню, но почему-то он не попал в морское училище и  поступил в речное училище. Теперь мы втроем ходили на концерт какой-то Деборы Яковлевны Пантофель, немки. Голос у старушенции был прекрасный. Но на нас она хорошего впечатления не произвела. Повидимому каждому свое время. Домой я возвращался поздно и, как всегда меня ждала бабушка.

     Отец был снова пьян. Был на базаре, где продавал зеркала. Но денег от продажи принес только 50  рублей. До меня он куражился над мамой. Но когда я вошел, он встал так, как будто и не был пьяным. Я не понимал, что он меня или стесняется или боится. А 18  августа он пришел пьяненький и вздумал проверить мою силу. Мы начали бороться. Я поднял его и положил на бабушкину кровать в кухне. Потом мы что-то поднимали. Я поднял, а он не смог. Я не понимал, что он от меня добивается. Но потом до меня стало доходить, что он не хочет, чтобы я продолжал учиться в институте. Все деньги я получал от мамы. Мне надо ехать в Москву через 2-3  дня, а он из мамы высасывает последние деньги. Конечно моя радость оттого, что я дома скоро улетучилась, и наступило скверное настроение и желание поскорее стать на собственные ноги и как-то облегчить участь моей мамы. Сколько

Перенесла из-за  меня неприятностей. Мама хотела, чтобы я учился. Она гордилась мной. И я хотел выполнить ее и свою мечту – стать инженером. Ведь я оказался первым в нашем роду, кто пробивал дорогу к знаниям.

     К 1-му сентября я вернулся в Москву. Ехали мы через Челябинск. В вагоне я познакомился с девушкой – студенткой 3-го курса текстильного института Раей Храмовой. Мы посмеялись, что приедем в Москву и там встретимся в бане. И действительно придя в Даниловские бани мы встретились. Она приглашала меня к себе в общежитие, но дольше нам не пришлось ни разу встретиться. Снова лекции, лабораторки, графикики. Добавилась общественная работа. Кроме групкомсорга я стал еще внештатным инструктором Ленинградского райкома ВЛКСМ города Москвы. В мою обязанность входило проверять ход занятий в пропагандистских комсомольских ружках по истории ВКП(б), Конституции СССР. Я бывал на Протезном заводе, на авиационном заводе Яковлева и других предприятиях. Так я впервые стал знакомиться с разными производствами и разными людьми.

     Особенно трудна была работа групкомсоргом. Во-первых, я самый молодой, во-вторых, в группе собрался эгоистический народ, замкнутые в узкий круг своих интересов и не интересующиеся больше ничем. Это были в основном москвичи. Таких как Дунайский, Собесский я органически не переваривал, несмотря на то, что они хорошо учились. Шилькрот, Кошелев, Лобанов – это шалопаи того времени. С большим уважением я относился к Бомягкому и Шапиро. Это были очень серьезные студенты и по возрасту намного старше меня.

     Получил телеграмму от мамы с извещением, что выслала мне 700  рублей. Значит опять дома что-то не ладно.

     7  октября получил удостоверение на 12  институтскую комсомольскую конференцию., которая будет 9  октября. Анатолий Кузьмин не хочет идти на конференцию, считая это пустой тратой времени. Он был не намного стпрше меня, но вечный пессимист. Он ничего не хотел ничего слышать, помимо учебы. Я был другого мнения. Нельзя замыкаться только в личные интересы. И я понимал, что пропагандистская работа имеет очень большое значение и поэтому эту работу должен кто-то выполнять. Вот я и старался ее выполнять.

На конференции избрали новый состав институтского комитета ВЛКСМ. Секретарем комитета избрали Зверева.

 Положение с учебой осложнилось. Наша преподавательница по черчению претворяла свой принцип в жизнь прекрасно. Требования к черчению были очень строгие. Поэтому приходилось нам не по одному разу переделывать то, что мы натворили. Преподавательница считала, что каждый инженер должен очень хорощо уметь сам чертить. И она была тысячу раз права. А пыхтели над чертежами.

    На втором курсе читали лекции по теоретической механике, сопромату, авиационному металловедению, физике, технологии и математике. В институте я стал учить английский язык. Теперь по графику нужно было сдавать «тыщи»  знаков по  какой-нибудь технической книжке на английском языке.

      Особенно трудным предметом была математика. Читал на лекции по математике доцент Владимир Васильевич Ялтуновский. Это был кругленький человек с огромным портфелем, который проворно вбегал на кафедру, вынимал из кармана большие четырехгранные часы, ставил их на стол и сразу начинал лекцию словаити:

     -  Прошлый раз мы остановились на…

и действительно он прошлый раз остановился на тех словах, которые он сегодня повторил. И заканчивал он лекцию строго по звонку. Читал он лекции как стихи, писал безошибочно на доске свои математические выражения. Экзамены он принимал зверски. Сначала «предварительную»  обработку каждого студента по билету проводили его две ассисиентки. Ходили слухи, что были его две жены:  одна настоящая, другая – бывшая. Если они пропускали и не выгоняли, то на «чистовую»  обработку надо было садиться к столу Ялтуновского. Это был живой задачник. Он быстро писал на бумажке пример и поворачивался ко второму студенту. Пока он с ним разговаривал, надо было успеть решить этот пример. Если решил правильно, то

писал новый пример «  теперь из этой области», как он говорил. Мы сидели у него до отупения. И если он видит, что студент окончательно отупел, он говорил:

     -  Голубчик, пройдите в буфет и выпейте стакан горячего яая и обязательно с двумя порциями сахара и приходите снова.

Я помню, как Лобанов ему заявил:

-Я больше к Вам никогда не прийду. – и ушел.

Был такой счет после первого захода:  20  на 6  в пользу Ялтуновского. Это означало, что 20  студентов не сдали экзамен по математике. Многие ребята шли к другим преподавателям и сразу сдавали. Даже руководителю кафедры математикти было легче сдать, чем Ялткновскому. Но я шел сдавать только Ялтуновскому. Получал «поср», но это была для меня победа и закалка характера. За 3-й семестр я не смог сдать вовремя математику и мне пришлось ее сдавать в начале 4-го семестра. Конечно, такие мои «успехи»  сказались на стипендии:  мне ее перестали выдавать. В таком положении оказались 10  из 21  оставшегося в нашей группе студента.

Все эти учебные неприятности мне сглаживали письма. Письма от своих приятелей я получал редко. Но самую большую радость мне приносили письма от Виктора и Веры. Виктор в каждом письме требовал от меня, чтобы я сосчитал сколько он сделал ошибок в письме. Веруська хвалилась, что ее выбрали где-то там в президиум за учебу на 4  и 5. А для меня это был огромный радостный глоток свежего чистого воздуха. И я радовался, что хоть мои братишка с сестренкой доставляют маме и бабушке положительные эмоции.